“Say, old man, ‘twas not for naught
that, fire-razed before the coming onslaught,
We yielded to the French our Moscow?
Were there not mighty battles, yes?
It’s not for naught, you must confess,
That all of Russia remembers—no less,
About the day of Borodino!”
“Yes, there were men in our day,
Not like the rabble of today,
Warriors true—not you!
A sorry fate for them was planned:
Few have returned unharmed,
If such wasn’t God’s command,
By Moscow’s walls we’d have stood true!
At length, in silence, we made our retreat,
Shame—’twas battle we desired to greet,
Old men grumbled with regret:
‘Well then! To our winter nests?
Don’t our commanders have the chests,
To rip apart enemy vests,
With Russian bayonet?’
And now, a field—we’ve reached our goal:
Space plenty enough for a stroll!
It’s here we built our redoubt.
Our lads observant, sitting tight!
The cannons gleamed in morning light,
Blue tips over the trees in sight—
The French are hereabout.
I ram the bullet to the barrel’s end,
Thinking: time to treat a friend!
Brother monsieur, take your stand!
What use are tricks, please to the brawl;
We’ll fight as one, a solid wall;
All’s left is to stand tall
For our fatherland!
The shootout lasted for two days.
What’s the use in these delays?
The third day we awaited.
Everywhere one would hear speech:
‘The artillery we must reach!’
And so it’s on this bloody pitch,
That day’s last rays have dissipated.
I lay down to rest by the gun,
And one could hear till night be done,
French jubilations, arrogant and brash.
But across our camp a silence set:
Someone was cleaning his beat-up hat,
Another, in anger, sharpened his bayonet,
Biting his long mustache.
At first hint of morning light,
Everything would noisily ignite,
Line after line forward pressed.
Colonel of ours, a daring soul:
Servant to the tsar, father to us all,
A pity: perished in the brawl,
In damp earth he found his rest.
He called to us, his eyes alight:
‘Lads! Moscow’s behind us, right?
To die then, by Moscow,
Like our brothers in times past!’
We swore to give our lives when asked,
This sacred oath we held to fast,
In battle at Borodino.
What a day! Through smoky shrouds
The French advanced, like clouds,
All toward our fort progressed.
Lancers with speckled badge details,
Dragoons with their helm’s horsetails,
All swirl round in dreamlike gales,
All were made here manifest.
You are not to see such struggles!..
Banners whirled round, like shadows,
Against the smoke the shots would blaze,
Sounds of steel, screams of gunfire,
Warriors’ hands starting to tire,
And cannonball’s flight would mire,
The bloody mound that there now lays.
A thing or two that day the enemy did learn,
When Russian battle takes on a good turn,
What it’s like to battle us hand-to-hand!..
The ground—as our breasts—would quake,
Horses, men, all would one pile take,
And a thousand guns did together make,
A deafening wail across the land.
Now dusk. Ready were we all
To start tomorrow a new brawl
And to the end to stand…
Now the drums began to beat—
And the enemy made their retreat.
We counted the wounds we must treat,
Counted what remained of our band.
Yes, there were men in our day,
A mighty, spirited tribe, I say:
Warriors true—not you!
A sorry fate for them was planned:
Few have returned unharmed,
If such wasn’t God’s command,
By Moscow’s walls we’d have stood true!”
Original in Russian
— Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!
— Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри—не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля…
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
“Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?”
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки -
Французы тут как тут.
Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
“Пора добраться до картечи!”
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.
И только небо засветилось,
Все шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам…
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.
И молвил он, сверкнув очами:
“Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте же под Москвой,
Как наши братья умирали!”
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась—как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять…
Вот затрещали барабаны—
И отступили бусурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри—не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не божья воля,
Не отдали б Москвы!